Л. Жильцов

Матросы

Прибытие командира совпало с крайне назревшей необходимостью вызывать с флотов личный состав срочной службы и сверхсрочников. Мы уже думали, что наши бумажные хлопоты подходят к концу, увы, они только начинались.
Встреча, оформление, фотографирование, переодевание, размещение... Это как раз было самым простым. Сложнее подготовить эту, в отличие от подобранных один к одному офицеров, довольно разношерстную публику к предстоящей службе на сверх секретном корабле. И самое главное, привести их в норму в условиях, когда нет ни самой лодки, ни казармы, а вместо военного " ать - два! " обращаться друг к другу для маскировки можно лишь по имени - отчеству.
На матросов мало действовали привычные на флоте методы: угрозы по партийной линии или призывы к патриотическим чувствам. Они требовали всего, что им положено по закону, начиная с морского пайка и кончая бесплатным кино пять раз в неделю.
Неразрешимой проблемой оказалось питание личного состава в обычной столовой, где обедал и ужинал персонал нашего стенда. При существовавших ценах берегового матросского пайка не хватало на то, чтобы прокормить здорового двадцатилетнего парня, стоявшего по восемь часов на вахте. Чего мы только не придумывали в течении нескольких месяцев, чтобы выкрутиться!
Матросов разместили в отдельном двухэтажном доме, в котором был установлен казарменный порядок при полностью гражданских внешних атрибутах. Всего мы приняли 33 матроса и старшины срочной службы и шесть сверхсрочников, из которых холостяков поселили в казарме, а женатых, как и офицеров, на квартирах.
Жилищная проблема и по сей день одна из самых острых в армии. Помню, мне пришлось специально съездить в Баку для вербовки сверхсрочников. Первым вопросом, как правило, был такой: " Где мы будем жить? " Это понятно: людям по сути дела предлагалось вместе с семьёй покинуть дом, чтобы месяцами, если не годами, жить неизвестно где. К тому же я, по соображениям секретности, не мог говорить не о том, что лодка будет атомной, ни о месте будующей дислокации. Так что из всей спецкоманды только четверо мичманов дали согласие ринуться в будующие с закрытыми глазами. Двигало ими, как мне кажется, патриотическое чувство, на которое я особенно нажимал, любовь к подводным лодкам и не в последнюю очередь сознание того, что раз за ними из Москвы специально послали человека, значит в них действительно нуждаются. Не знаю, много ли людей в других странах согласилось бы принять весьма туманное предложение из одного только чувства патриотизма.
Кстати, из четверых мичманов лишь один не осилил новую должность, и для него пришлось поискать работу полегче. Что касается остальных, то Иван Гаврилович Шемелин был назначен на вторую лодку, а радиотелеграфист Иван Иванович Ершов и торпедист Александр Николаевич Крикуненко влились в наш экипаж. Именно вокруг них - первых сверхсрочников-атомщиков - формировались кадры подлодки. На это потребовалось около полугода.
Дело в том, что матросов к нам прислали самых разных: подводников, надводников, ремонтников, дисциплинированных и недисциплинированных. На занятиях с офицерами большинство из них заразились стремлением как можно скорее и полнее освоить атомную лодку. Других же, снабжённых отличными характеристиками и девственно чистыми карточками взысканий, через непродолжительное время пришлось отправить обратно. И выучка на кораблях, на которых они служили, были не на высоте, и замполиты, не дрогнув, подписали прекрасные характеристики людям, от которых хотели избавиться, и отделы кадров с лёгкой душой отфутболили их куда подальше. Не хочется называть имён, но отмечу, что особенно много неграмотных, ленивых и недисциплинированных матросов командировали нам с крейсера " Каганович " Тихоокеанского флота.
Тридцать лет спустя, на юбилее нашего стенда я встретил несколько бывших " трудных ", которых мы всётаки оставили в экипаже. Как гордились они тем, что их руками были пущены и освоены первые механизмы, как приятно им было вспомнить, каким трудом далась нам подготовка к службе на первом атомоходе.
Надо признать, что служба у матросов была не из лёгких. Весь личный состав расписан, как на корабле, на трёхсменную вахту. Дневная смена заступала в 8.00 и уходила отдыхать в 18.00. А в перерывах между вахтами проводились занятия как по боевой подготовке, так и политические. Последним везде уделялось особое внимание, но у нас проводить, как это требовалось инструкциями, три часа полряд за политбеседой оказалось невозможно. Политрук не перестовал сокрушаться по этому поводу: " Приедет проверяющий - головы нам снесут "! Никто не поверит, что на берегу матросы и офицеры устают больше, чем в море ".
Однако это было именно так. Люди начинали жаловаться. Матрос рассказывает: " Стыда не оберёшся! Сижу в кино, рядом девчата. Слышу, толкают в бок: " Хватит храпеть! Иди спать в казарму! "
Вслед за усталостью и недосыпанием, пошли жалобы на рваную одежду и обувь. Каждому срочнослужащему выдали всего по две вискозные рубашки, по одному костюму, а купить другие им было не на что. А носки? На смену и обратно люди шли пешком - разве на них напасёшся? Добиваться дополнительной одежды бессмысленно. Как всегда у нас: кидаем на ветер миллионы и экономим копейки. Пришлось обходиться своими средствами. Раздобыли инструмент и материалы, чтобы чинить обувь, к счастью, среди матросов нашлись сапожники. На просьбу выдать новые рубашки у всех инстанций ответ был один: " Не положено! " Чтобы не зашивать дырки на локтях и не чинить манжеты, находчивый моряк брал ножницы и одним махом делал из рубашки тенниску.
То и дело среди матросов раздовался ропот: " Пусть лучше меня на флот спишут! Требуют в сто раз больше, чем по уставу, а положенное довольствие не дают. Где пять фильмов в неделю? Где мёртвый час? Где время на самообслуживание? "
Случались и срывы. Первым отправили в Москву, на гарнизонную гаупвахту одного электрика, старшего матроса В. Мера оказалась очень действенной, но вовсе не из-за жёсткого режима. Посадить на " губу " было невероятно сложно: наказуемого надо переодеть в форму, перевисти на питание в экипаж, выписать аттестат и ещё дюжину разных бумаг. Процедура занимала двое - трое суток и связана была с двумя - тремя поездками в Москву. В итоге, начальник наказывал главным образом себя. Воспитательный же эффект строился на том, что, видя мучения офицера, нарушитель дисциплины чувствовал угрызения совести и старался больше дело до гаупвахты не доводить. Так что за год с ней познакомились считанные единицы, попавшие туда за самые серьёзные проступки: пьянство или потерю бдительности ( например, потерю пропуска ). К тому же все эти нарушения произошли в начале нашей службы в Обнинском. Потом все притёрлись и стали оберегать друг друга от ненужных хлопот.
Лишь раз недовольство матросов своим положением выплеснулось наружу, когда наш стенд посетил недавно назначенный главнокомандующий ВМФ адмирал С. Г. Горшков.