Л. Жильцов

Идём на глубину

Завершающего выхода в море в декабре 1958г. все ждали не только потому, что с ним заканчивалась программа ходовых испытаний. нам предстояло провести погружение на предельную глубину. Мы спешили: стоило ударить небольшому морозцу - и прощай, чистая вода! По скованному льдом Белому морю особо не поплаваешь. Правда, в неминуемое наступление зимы верилось с трудом - погода стояла чудесная, как в бабье лето.
Спасатели которыми командовал инженер - контрадмирал Н. П. Чикер, тщательно проверили лодку и дали добро на выход в море. На неё навесили всю необходимую для первого глубоководного погружения оснастку: обмотали лодку специальными стальными полосами и поставили мощные буи. Это на случай, если её разорвёт на глубине - тогда лодку можно будет поднять.
Как на грех, в ночь накануне выхода ударил мороз, да ещё такой, который ни одна метеостанция не могла предсказать: минус 26 градусов. Но самая большая неприятность была не в этом - накануне " скорая помощь " увезла нашего командира с острым приступом аппендицита. Ему предстояла срочная операция.
Между тем каждый день промедления грозил ухудшением ледовой обстановки. Отложить выход значило отбросить эксплуатацию корабля ещё на полгода - до следующей весны. Ни один командир строявшихся лодок в нашей серии - Салов, Шумаков и Марин - ещё не имел допуска к самостоятельному управлению, они плавали на нашей лодке как стажёры. Остовалась моя кандидатура, поскольку лодку я знал и мне уже приходилось заменять командира. Поехали консультироваться по этому вопросу к Осипенко в больницу. Он беззаговорочно рекомендовал выпустить лодку в море под моим командованием. Командир соеденения А. И. Сорокин доложил на флот, оттуда в Москву. Окончательно вопрос решил главком ВМФ, согласовав его с Министерством судостроения.
Мне позвонил председатель правительстенной комиссии вице - адмирал В. Н. Иванов:
- Ну как, Лев, готов?
Все волнения последних дней - пустят, не пустят? - как рукой сняло.
- прямо сейчас - нет, товарищ вице - адмирал. А к пяти ноль - ноль завтрашнего утра будем!
В пять утра комдив Сорокин доставил правительственную комиссию на стенд размагничивания, откуда мы должны были начать движение. Мороз так сковал и устройства лодки и бухту, что ни один буксир не смог завести кормовой конец. Принимаю решение выходить за одним буксиром своим ходом. Сейчас, поработав несколько лет в госприёмке, понимаю, что можно было не брать на себя такую ответственность. Достаточно направить правительству просьбу разрешить подписания приёмного акта с тем, чтобы устранить " отдельные недостатки " в прцессе опытной эксплуатации. Но мы спешили ввести лодку в строй, так как знали: появление советских атомных подводных лодок радикально изменит соотношение сил между противостоящими военными блоками.,br> Погружение на предельную глубину считается самым опасным моментом испытаний. Нам предстояло погрузиться на глубину, которой до нас не достигала ни одна подводная лодка - 300 м, как это предусматривалось спецификацией. Рабочая глубина, на которую рекомендовалось погружаться в плавании, составляет четыре пятых предельной, то есть 240 м. Остающиеся 60 м - это так называемый командирский запас. Существует ещё и технический запас глубины, сверх которого уже возможен разрыв металла, - 420 м. Сложность состояла ещё и в том, что глубина выбранной впадины была всего 328 м, тоесть при дифферинтовке на корму ничего не стоило, всплывая, чиркнуть кормой о грунт.
Кроме погружения на предельную глубину нам следовало провести автономное плавание под водой полным ходом в течении двух суток без всплытия и вентиляции отсеков в атмосферу. И это при наших постоянно текущих " бочках " ( так мы называли между собой парогенераторы )! К назначенному времени мы пришли в район погружения, где нас уже ждали силы обеспечения. В декабре день на севере такой короткий, что ловить его нужно, как жар - птицу. А тут - на тебе! - начало штормить. В довершение всего началась свистопляска с буем. Его пологается привязать на тросе к лодке, чтобы он обозначал для надводных сил обеспечения точное местонахождение лодки под водой. В нашем случае это было особенно необходимо, поскольку погружение на такую глубину проводилось впервые, а в запасе у нас была ГЭУ только одного борта. Так что при отказе единственного работающего реактора мы могли рассчитывать только на дизель - генераторы и аккумуляторную батарею.
Аварийно - спасательные средства приспособлены к возможностям тихоходных дизельных лодок. Нашей же, для того чтобы нырнуть при волне три - четыре балла, нужно дать ход как минимум 8 - 10 узлов. Только мы разгоняемся, буй отрывается. Значит, его нужно достать, перемотать, закрепить и снова выпустить, как того требуют инструкции аварийно - спасательной службы. Привязываем его снова, опять волна отрывает! Ещё раз - то же самое! А день то идёт к концу, мы же должны погрузиться и всплыть засветло.
В очередной раз разгоняемся, и опять та же картина! Тогда принимаю решение погружаться без буя. Даю команду сигнальщику: приготовиться, и лишь перед самым погружением сообщить об этом Чикеру по семафору. Прикидываю, что пока ему доложат, мы нырнём как минимум на двести метров.
И вот всё готово, не убран лишь пржектор. Даю команду сигнальщику:
- Передать на спасательный корабль: " Погружаюсь без буя. Командир ".
И тут передо мною вырастает могучая фигура вице - адмирала Иванова - он как председатель комиссии был на борту.
- Отставить! Ты соображаешь, что делаешь? Да он тебя за такую выходку немедленно снимет! Ставь мою подпись, мне терять нечего!
И семафор пошёл: " Погружаюсь без буя. Замглавкома. " Тут же даю команду: " Всем вниз! Срочное погружение ". Не успели на спасательных судах опомниться, как лодки не стало. Первую депешу мы дали уже с глубины 200 м. Тут - то и поступило тревожное сообщение: горят сальники! Чтобы избежать прникания воды в лодку через зазоры линий валов, заводские корабелы затянули сальники потуже, а на 200 м. их ещё обжало. Валы винтов практически не проворачивались: сплошной дым шёл от горящих сальников. Приходится подвсплывать и регулировать зазоры. Опять ныряем - и снова дым, а хода нет! Погружаться же можно только на скорости: если глубоководным давлением вырвет какой - либо клапан с дефектом, только на ходу у лодки есть шанс не остаться на морском дне. Короче, пока возились на ходу с регулировкой сальников, глубоководная впадина закончилась, дальше шло мелководье.
Пришлось развернуться и продолжать движение вдоль впадины в обратном направлении. Буя над лодкой нет, так что уверенности, что наш разворот замечен силами Чикера, тоже никакой. Оставалось полагаться на морскую выучку и сообразительность командиров спасательных судов: они должны понять, что из глубоководной щели мы не выйдем и, значит, в какой - то момент должны будем развернуться.
Всё - таки акустики не зря получают зарплату. Через некоторое время начальник радиотехнической службы лодки Михаил Лодяков докладывает:
- Товарищ командир, предполагаю, что корабли повернули и следуют за нами.
Мне, конечно, приятно было такое обращение, но тогда я был молодым и скромным:
- Ты, давай, прекрати это. Называй: товарищ старпом. Лодяков пожал плечами и даже покраснел от смущения. Сидевший в центральном посту комдив Сорокин сделал вид, что не слышал. И только Владимир Никифорович Иванов решил исправить положение:
- А что? Раз обязанности командира выполняет Жильцов, так почему не называть его командиром? Он, может, им станет.
И добавил с невинным видом, намекая на моё недавнее хулиганство:
- Если не сгорит на пустяках.
Тут уж я сделал вид, что не расслышал.
Наконец, долгожданный доклад:
- Центральный! Можно погружаться!
Осторожно, не думая о том, что времени лишнего не остаётся нисколько, идём на глубину. На 150 м. у нас лопнуло зеркало, украшающее переборку кают - компании.Все двери в каютах и рубках открыты - лодку на глубине обжимает так, что их часто заклинивает. В отсеках установлены специальные индикаторы, замеряющие величину схождения корпуса, чтобы в случае необходимости при проектировании усилить толщину прочного корпуса. Ведь на глубине 300 м. на каждый квадратный сантиметр давит 30 кг. Следовательно, каждый квадратный метр выдерживает давление окодо 300 тонн, а вся лодка - миллионы тонн. Все мы почувствовали каждой клеточкой своего тела, что лодку взяла в стальные клещи вода.
Из носового отсека докладывают: " Глубина предельная. " Они правы: при дифференте на нос они первые выходят на заданную глубину. А тут из кормового отсека запрос: " Нельзя ли побить рекорд для " комсомольской копилки "? Хотя бы на десять метров? "
На такой глубине 5 - 10 метров могут быть и погрешностью стрелки глубиномера. К тому же, прибавить к уже существующему давлению водяного столба лишний килограмм тоже не страшно. Конечно, не дай бог, что - либо потечёт, всё потом отнесут за счёт лихачества командира! Но и самому хочется сделать чуть лучше, чем предусматривалось. И погружение продолжается. Лодка ещё тяжелеет от обжатия корпуса. Штурман докладывает тревожно, что под килем остаётся всё меньше и меньше воды. Прибавляю ход и приказываю боцману всплыть с большим дифферентом. Естественно, корма лодки при этом опускается.
В переговорнике снова голос:
- Центральный, хватит! Есть " комсомольская копилка "! В корме замечаний нет!
Наш комсорг уверен, что специально для него и его доклада в политотдел лодка с нарушением требований спецификаций на 10м превысила предельную глубину погружения. Победителей не судят. Этому старинному правилу последовал и инженер - контр - адмирал Чикер, пославший нам при всплытии следующий семафор: " Поздравляю с успешным выполнением ответственного задания. Желаю успехов в дальнейшем плавании. "
Теперь нам предстояло двое суток нестись по намеченному треугольнику самым полным ходом, постоянно замеряя все необходимые параметры. Каких только замеров и анализов не предусмотрено комиссией!
И вот уже много часов мы несёмся вперёд, не ощущая наши четыре тысячи тонн водоизмещения. Делений на шкалах приборов давно уже не хватает - стрелки " ушли в молоко ". Значит мы развили скорость, превышающую 25 узлов, хотя реактор работал лишь на 70 -75 процентов своей мощности. На самой полной мощности мы достигли бы 30 узлов. Владимир Николаевич Перегудов говорил нам о возможности достижения такой скорости, и только личная скромность не позволила ему внести её в спецификации. Теперь мы знали, что наша лодка - самый быстрый в мире корабль, включая надводные ( данные об американских лодках нам были известны: скорость до 20 узлов ). Только плавать на такой скорости было более чем опасно: акустика не работала, и мы неслись вперёд вслепую. Вызывал тревогу постоянный рост уровня радиации. Методом исключения мы находили текущий парогенератор, но на это требовалось не только время. Нужна была ещё и выдержка личного состава: все знают, что газовая и аэрозольная активность постоянно повышается. Воздух в отсеках мы перемешивали, но все подводники уже получили по сто доз. Всплыть для вентиляции в атмосферу, значит нарушить программу испытаний.
Среди подводников раздовались, конечно, голоса: " Какого чёрта нам плавать при такой высокой активности? Пусть промышленность с наукой сначала приведут лодку в порядок, а потом мы уже будем на ней плавать! " Однако звучали такие голоса нечасто. Создатели лодки, инженеры завода и большинство членов экипажа были убеждены, что лишь во время испытаний можно вскрыть все конструктивные недостатки и дефекты изготовления. И поэтому все мирились с плаванием в условиях повышенной радиации. Теперь, по прошествии тридцати лет, анализируя события той поры, я всё же остаюсь при своём убеждении: жертвы эти были оправданы. По сравнению с облучением на действующем стенде, где многим приходилось затирать активную воду на крышке реактора тряпкой, здешние дозы были щадящими. Во всяком случае, по завершению испытаний ни одного человека не пришлось направлять в институт биофизики для пересадки костного мозга, как это случалось на стенде.
Во время традиционных встреч с бывшими сослуживцами убеждался, что они живут и здравствуют, нарожали детей, теперь воспитывают внуков. По моим сведениям, покинули этот мир: Борис Петрович Акулов умер от сердечного приступа, ещё один из наших офицеров утонул во время купания, а Ю. Горбенко, А. Гурьянов и А. Крючков скончались от рака. Последнее испытание, уже никак не запланированное программой, ожидало при возвращении на базу. Гидрографическая служба сняла плавучие средства ограждения навигационных опасностей, и определять местонахождение можно было только по береговым ориентирам. А видимости нет - туман.
- Товарищ командир, слышу работу берегового локатора, - докладывает штурман Евгений Золаторёв. - Можно войти в базу по данным локации. Так мы и решаем действовать: руководствоваться только данными радиолокации при отсутствии видимости. А входить в базу нужно по узкому каналу, прорытому земснарядами на многокилометровом участке.
Идут доклады: " Правее 10 метров! Левее 20 метров! " Слышим лай собаки на берегу. Выпускаем сигнальную ракету, с берега нам ракетой же отвечает пост связи и наблюдения. А затем из тумана прямо перед самой лодкой материализовался заводской буксир. Теперь новая проблема. Как уже говорилось, никаких швартовых устройств конструкторы на лодке не предусмотрели, и лишь по нашему с Акуловым настоянию через её хвост был пропущен стальной тросик в виде петли. Вот через него - то и приходилось кому - либо из расторопных рулевых ( а чаще всего боцману ) пропускать тяжёлый смёрзшийся буксирный конец и потом цеплять его за гак. И поскольку в моей памяти с молодых лет запечатлелась трагическая картина, как одному из старшин тросом отрезало ногу, от сердцы у меня отлегло, только когда командир кормовой шваотовой команды доложил:
- Кормовой буксир заведён!
Встречала нас на пирсе целая делегация - так был важен для всех этот выход в море. Ну, а мы с облегчением узнали, что командир успешно прооперирован, и совсем скоро вернётся на лодку.